Комиссарова Я.В. Криминалистическая полиграфология: миф или реальность?
В МВД СССР работа по изучению и практическому использованию полиграфа в борьбе с преступностью началась в 1989 г. В марте 1990 г. в Польшу для ознакомления с опытом использования полиграфа в раскрытии преступлений были направлены сотрудники МВД СССР, которые в отчете об итогах поездки сделали смелые даже для того времени выводы о необходимости использования полученных данных в ходе проработки вопроса об опытном внедрении «полиграфных устройств» в практику борьбы органов внутренних дел СССР с уголовной преступностью, а также о целесообразности командирования специалистов Академии и ГУУР МВД СССР в США для решения вопроса о приобретении «контактных и бесконтактных измерителей психологического стресса» и обучении методике их применения.
Новые политические и социально-экономические реалии, сложившиеся в стране в начале 90-х гг. ХХ в. (в том числе принятие Закона Российской Федерации от 13 марта 1992 г. № 2506-1 «Об оперативно-розыскной деятельности в Российской Федерации»), повлияли на позицию юридической общественности по «проблеме полиграфа». В 1993 г. во ВНИИ МВД был подготовлен первый в истории современной России сборник научных статей, посвященных различным аспектам использования нетрадиционных методов в раскрытии преступлений. Ученые-криминалисты задумались над вопросом о возможности придания проверкам на полиграфе «статуса» технико-криминалистического средства.
В 1993 г. была опубликована статья В.С. Митричева и Ю.И. Холодного, в которой авторы, рассматривая различные аспекты «внедрения полиграфа в деятельность правоохранительных органов», характеризовали «испытания на полиграфе» как «криминалистический метод».
В 1995 г. в пользу применения полиграфа в ходе допроса высказался В.И. Комиссаров. Не вдаваясь в дискуссию, надо отметить, что сегодня в юридической литературе еще встречаются суждения в поддержку и развитие данного предложения, однако подобный вариант решения «проблемы полиграфа» не стыкуется с методическими требованиями, предъявляемыми к проведению ПФИ, а также (не смотря на натяжки) противоречит УПК РФ в части, регламентирующей производство допроса как следственного действия. В связи с этим некоторые ученые и практики пришли к выводу о том, что в перспективе речь могла бы идти о новом процессуальном действии – опросе с использованием полиграфа (далее — ОИП, не путать с оперативно-розыскным мероприятием – прим. К.Я.), однако в настоящее время применение полиграфа при производстве каких-либо следственных действий (не только допроса, но и обыска, предъявления для опознания и др.) процессуально не оправдано.
В 1997 г. В.А. Образцов в подготовленном под его редакцией учебнике по криминалистике в разделе «Криминалистическая техника» посвятил отдельный параграф «криминалистической полиграфологии». Идея получила развитие. Ю.И. Холодный, проанализировав технологию применения полиграфа с позиций теории криминалистической диагностики, высоко оценивая эффективность его применения не только при раскрытии и расследовании, но и при профилактике преступлений, пришел к выводу, что совокупность научно-прикладных знаний о психофизиологическом методе «детекции лжи» с помощью полиграфа или иных аппаратно-программных средств, объединенная наименованием «криминалистическая полиграфология», должна рассматриваться в современной криминалистике как самостоятельная составная часть раздела «Криминалистическая техника».
Надо признать, что такой подход в определенной мере не лишен оснований. Расцвет марксистско-ленинской философии, разработка психологической теории деятельности, использование категорий теории информации при изучении процесса доказывания в 60-70-е гг. ХХ в. оказали существенное влияние на формирование общей теории криминалистики. В результате многолетних плодотворных исследований Р.С. Белкин не только сам пришел к твердому убеждению, что теория отражения составляет теоретический и практический фундамент криминалистики, но также, проанализировав философский, криминалистический и уголовно-процессуальный смысл категории отражения, снабдил многие поколения ученых-криминалистов предельно четко сформулированной, внутренне непротиворечивой, адекватно сочетающейся с положениями теории доказательств концепцией, раскрывающей объектно-предметную сущность криминалистики.
Как известно, категория отражения в теории познания характеризует способность материальных объектов в процессе взаимодействия с другими объектами воспроизводить некоторые их особенности в своих изменениях. Применительно к криминалистике речь идет об изменениях, неизбежно происходящих в окружающей среде в связи с совершением преступления. Изменения в неживой природе как форма отражения преступления проявляются в виде материально фиксированных следов (отпечатков, оттисков) отдельных особенностей (чаще всего внешнего строения) взаимодействовавших объектов или их частей; повреждения, разрушения, деформации объектов; и т.д. Отражение преступления в живой природе (применительно к жизнедеятельности человека) происходит в виде образов события и обстоятельств преступления, формирующихся в памяти людей. Отсюда – традиционное для криминалистики разграничение следов на материальные и идеальные. Поскольку информация существовать без материальной основы не может, оперируя термином «идеальные следы», необходимо учитывать, что, с одной стороны, речь идет об информации о преступлении (содержании запечатленных в памяти человека образов), а с другой – о весьма специфической форме ее кодирования в процессе психического отражения.
Схематично процесс формирования идеальных следов (с известной долей условности) можно охарактеризовать так: информация, поступающая из окружающей среды, сначала обрабатывается системами сенсорной памяти, затем переводится в систему кратковременной памяти и далее фиксируется в памяти долговременной. Описанная «сенсорная модель» была предложена в конце 60-х гг. прошлого столетия, и, не смотря на значительную модификацию, до сих пор находит поддержку у большинства психологов и психофизиологов. Однако, по справедливому замечанию специалистов в области исследования памяти, процесс поступления информации из окружающей среды в долговременную память не следует упрощать, ибо существует множество свидетельств в пользу того, что имеет место движение информации в обоих направлениях: «Так, наши знания о мире, хранящиеся в долговременной памяти, могут влиять на фокус нашего внимания, который, в свою очередь, определяет, какая именно информация поступает в сенсорные системы памяти, как она обрабатывается и запоминается ли после этого».
В любом случае мысль о том, что при проведении психофизиологического исследования с применением полиграфа (далее – ПФИ) полиграфолог так или иначе имеет дело с идеальными следами, напрашивается, что называется, сама собой. Первым, кто обратил внимание криминалистов на то, что использование полиграфа в целях выявления, возможно, скрываемой человеком информации могло бы пополнить арсенал технико-криминалистических средств и методов (насколько можно судить по публикациям), стал Ю.И. Холодный. Кратко охарактеризовав идеальные следы в традиционном для криминалистики ключе, подчеркивая, что данные следы, недоступные для непосредственного восприятия, познаются исключительно за счет материализации, которая может осуществляться в разных формах, указывая (что очень важно) на существование множества объективных и субъективных факторов, оказывающих влияние на процессы формирования и материализации идеальных следов, Ю.И. Холодный пришел к весьма оригинальному выводу, что применение полиграфа «делает идеальные следы доступными объективному исследованию до (т.е. без) их материализации».
К сожалению, исследователи не всегда осознают сложность изучения с позиций психологии и психофизиологии феномена памяти как процесса запечатления, сохранения, изменения, воспроизведения, узнавания и утраты прошлого опыта, который делает возможным его использование в деятельности и/или восстановление в сфере сознания. В целом верно уловив смысл обозначенной Р.С. Белкиным позиции относительно специфики идеальных следов, отдельные ученые сущность используемых при этом понятий все-таки недопонимают, «греша» упрощенчеством, допускают их смешение и подмену.
Тот же Ю.И. Холодный в процитированной выше статье пишет о запечатлении образов «в сознании» людей, хотя термины «память», «сознание», «мышление» не должны употребляться в качестве синонимов, поскольку обозначают различные феномены, степень изученности которых существенно разнится. Справедливости ради, надо отметить, что в более поздних публикациях, автор уточняет, что речь следует вести «о событиях, запечатленных в памяти» человека (не о событиях, а об образах – прим. К.Я.). Однако другой свой тезис о том, что идеальные следы, в отличие от материальных, подвержены «исключительно естественному разрушению (т.е. забыванию)», но недоступны для умышленного разрушения, т.к. «человек неспособен намеренно забыть, «вытравить» из памяти нежелательные для него события прошлого или отдельные их обстоятельства», Ю.И. Холодный с завидным упорством декларирует из публикации в публикацию. Между тем, из психологии известно, что преднамеренное забывание (забывание, являющееся следствием процессов, инициированных с сознательной целью забыть) существует. В ситуациях, когда забывание не случайно, но и не «намечено сознательно», говорят о мотивированном забывании. Некоторые различают «вытеснение» и «подавление», полагая, что первый процесс – бессознательный, а второй, напротив, сознательный, преднамеренный. Но даже, когда речь идет о непреднамеренном забывании (забывании, которое происходит без намерения забыть) трудно установить, окончательно ли утрачен след, или же просто не был найден признак, который позволил бы человеку воспроизвести нужную информацию.
Не все криминалисты интересуются современными научно-прикладными разработками в тех областях, знания из которых используют, сплошь и рядом цитируя безнадежно устаревшую литературу, воспроизводя в своих публикациях суждения, ошибочность которых очевидна.
Так, Д.А. Степаненко, излагая в монографии основы учения о криминалистической идентификации по мысленному образу, не видя различий в толковании понятия «мысленный образ» при изучении проблем моделирования в криминалистике и проблем формирования зрительного образа применительно к габитоскопии, пишет, что «субъективное отображение в памяти одного человека (наблюдателя) внешнего облика другого человека – это и есть мысленный образ». Понятие «идеальные следы» Д.А. Степаненко не использует, предпочитая понятие «след памяти», которое характеризует как «двуединое», отражающее диалектическое сочетание материального и идеального, воплощенных в мысленном образе, когда соотношение объективного и субъективного определяет степень адекватности следа памяти отображенному объекту. В этой части позиция автора, поскольку в последнее время криминалисты все чаще используют термин «след памяти», нуждается в пояснении.
Руководствуясь тезисом о том, что получение криминалистически значимой информации всегда предполагает работу с ее материальным носителем, криминалисты, когда речь заходит об идеальных следах, неизбежно сталкиваются с так называемой «психофизиологической проблемой», суть которой заключается в поиске ответа на вопрос о соотношении психических и физиологических (нейробиологических) процессов и которая в настоящее время весьма далека от урегулирования даже на гипотетическом уровне. Мы солидарны с Л.И. Полтавцевой в том, что разного рода процессы отражения являются объектом изучения различных наук и напрямую не исследуются криминалистикой; необходимые знания в контексте задач, решаемых криминалистикой, заимствуются ею, что не исключает, но предопределяет необходимость их теоретического осмысления. На наш взгляд, это особенно важно при обсуждении вопроса о целесообразности включения в криминалистику нового раздела. В данной ситуации попытки привнести в теорию и практику борьбы с преступностью очередное «ноу-хау» без должного анализа истории вопроса, без уяснения глубины его научной и эмпирической проработки не менее губительны, чем использование морально устаревших конструкций.
В 2005 г. Л.А. Суворова защитила диссертацию на соискание ученой степени кандидата юридических наук, включив в число положений выносимых на защиту, тезис о целесообразности выделения «криминалистическая энграммологии» в самостоятельный подраздел «криминалистического следоведения», полагая что он должен охватывать «криминалистически значимые закономерности и особенности возникновения, существования, искажения, воспроизведения, иных трансформационных процессов идеальной уголовно релевантной информации, а также основанные на познании этих закономерностей законные и допустимые приемы и способы ее использования субъектом уголовно-процессуального исследования преступлений». Очевидно, что «новатор» не знает сути понятий, которыми отважно оперирует.
Слово «энграмма» (в переводе с греч.) означает «внутренняя запись»; так древние греки называли восковые таблички для записи значений различных знаков. В научный оборот термин был введён немецким зоологом и биологом Рихардом Земоном (Richard Wolfgang Semon) в начале XX в. Сторонник представления о памяти как об универсальном свойстве живого, Земон использовал этот термин для обозначения ярких комплексных воспоминаний, вызываемых простыми стимулами. Впоследствии под энграммой стали понимать гипотетическую «запись» в мозге, материальный носитель единичного воспоминания, совокупность изменений в нервной ткани, обеспечивающих сохранение результатов воздействия действительности на человека. Теоретически различают два типа энграмм: энграммы, кодирующие информацию о воспринятых ранее объектах в виде образов, и энграммы, посредством которых закрепляются программы действий.
Изложенное позволяет нам внести важное уточнение в использование криминалистических терминов. Идеальные следы – это образы, несущие информацию о событии или его деталях, интересующую лиц, ведущих производство по делу, следы в памяти (выделено мною – К.Я.), а энграммы – их физиологическая основа. Именно энграммы в литературе часто именуют «следами памяти».
В последние годы появились экспериментальные данные, позволяющие пролить свет на реальные механизмы функционирования памяти с участием энграмм. Так, группа американских исследователей под руководством Роберто Галана (Roberto Fernandez Galan), изучая реакции мозга пчелы на новые запахи, использовала методику, позволяющую наблюдать активность множества отдельных клеток в нервных структурах, ответственных за восприятие запаха. Таким образом нашла подтверждение теория, выдвинутая в 1949 г. канадским психологом Дональдом Хеббом (Donald Olding Hebb, 1904-1985), объясняющая нейрофизиологическую природу памяти. На уровне экспериментов с пчёлами энграмма впервые была «идентифицирована», что само по себе не только не поставило точку в отдельно взятом исследовании, но и незамедлительно привело к появлению новых гипотез, принципиально иначе трактующих совокупность известных науке фактов.
Попытки уяснить физиологию памяти посредством изучения электрической активности человеческого мозга предпринимаются на протяжении почти 100 лет. Господствующей в настоящее время является точка зрения, согласно которой в мозге последовательно (иногда перекрывая друг друга) разворачиваются как электрические, так и биохимические процессы. Сначала в ответ на стимуляцию в мозге складываются замкнутые конфигурации активных нейронов (своеобразные «модели» стимулов). Активность нейронов приводит к выработке специфических белков, которые становятся материалом для структурных изменений в нервных клетках. Между клетками складываются устойчивые синаптические соединения – «материальные носители памяти», энграммы. Однако ряд феноменов (к примеру, феномен спонтанного восстановления памяти после воздействия электрошока) не укладывается в рамки гипотезы о последовательных стадиях развития энграммы, что с позиций физиологии не позволяет признать данную гипотезу оптимальной.
С позиций психологии внести таким образом ясность в решение вопроса мешают некоторые выявленные на сегодняшний день закономерности функционирования памяти. С одной стороны, ученым известно, что след в памяти упрочивается благодаря процессу консолидации. Это понятие применяется как в отношении вышеописанных изменений на нейрохимическом уровне (синаптическая консолидация), так и в отношении более масштабного процесса реорганизации зон мозга, поддерживающих память (системная консолидация). С другой стороны, существует феномен «реконсолидации», проявляющийся в том, что следы в памяти становятся уязвимыми (подвергаются опасности разрыва) всякий раз, когда информация воспроизводится, что привело ученых к новой гипотезе и разработке теории множественного следа.
Предельно точным объяснением специфики проблемы, актуальной для уголовного судопроизводства в связи со сложностью решения вопроса о достоверности свидетельских показаний, на наш взгляд, является высказывание М. Андерсона: «Люди склонны считать, что, если они вспоминают что-либо случившееся двадцать лет назад, значит, они воспроизводят воспоминания двадцатилетней давности. Это справедливо только в том случае, если в течение этих двадцати лет мы ни разу не вспоминали об этом эпизоде. Но если мы вспоминали о нем, не исключено, что мы воспроизводим ту информацию, которую воспроизводили ранее. Факт воспроизведения какой-либо информации – сам по себе воспоминание со своим собственным контекстом и особенностями. Чем чаще мы вспоминаем то или иное событие, тем больше этих воспроизведенных событий накапливается в памяти. Если каждый раз информация воспроизводится полно и точно, этот процесс благоприятствует ее сохранению в памяти, если же вследствие вмешательства реконструкции воспроизведение неполное и неточное, может оказаться, что мы помним не то, что произошло на самом деле».
Таким образом даже при беглом ознакомлении с сутью «психофизиологической проблемы» предложение о формировании «криминалистической энграммологии» представляется абсурдным. Но и целесообразность пополнения раздела «Криминалистическая техника» за счет «криминалистической полиграфологии» (во всяком случае, в том виде, в каком эту идею обосновывает Ю.И. Холодный) вызывает серьезные сомнения.
Ю.И. Холодный придерживается мнения о том, что по результатам тестирования на полиграфе можно судить о наличии или отсутствии энграммы в памяти человека и о ее состоянии. Указывая, что воспринятая человеком посредством анализаторов (зрительного, слухового и т.д.) информация «в результате деятельности различных структур мозга трансформируется в совокупную активность множества нейронов, которые образуют нейрональный след того или иного события в виде энграммы», он полагает, что в последующем «это нейрофизиологическое отражение конкретного события, запечатленного в памяти, предстает в сознании человека как образ («идеальный след») этого события».
Поставив знак равенства между образом и энграммой, подменив диалектическое единство содержания и формы механистической конструкцией, Ю.И. Холодный сложнейший, до сих пор недостаточно изученный процесс формирования следов в памяти низводит до сугубо физиологических процессов (кстати, тоже изученных лишь отчасти), выхолащивая сущность психического отражения, игнорируя криминалистический смысл понятия отражение, о котором в свое время писал Р.С. Белкин. С учетом отмеченного выше отсутствия в науке единого подхода к решению психофизиологической проблемы, вариабельности и труднодоказуемости выдвигаемых на этот счет гипотез (включая те, с помощью которых ученые пытаются объяснить природу энграмм), специфики процесса извлечения информации из памяти, такого рода суждения ничем иным, кроме как проявлением дилетантизма, назвать нельзя.